Семнадцатая карта - Страница 38

Вдруг раздается звон разбитого стекла. Прямо перед Молчановским из разбитого в виде пятиконечной звезды окна вылетает окровавленная голова. Во рту у головы скомканный лист сценария. Это голова Эдуарда Радзинского. Кто-то тянет его назад за ноги. Пять острых копий держат голову и не пускают ее назад. Молчановский поднимает свой огромный антисексуальный утюг. Радзинский пытается что-то сказать, но лист сценария во рту мешает. Он только тонко пищит:

— О-о-о! Ооо!!!

Молчаноский рассматривает лицо Радзинского. Он как будто выискивает лишние складки. Слегка опаленный огненным утюгом драматург, писатель, чтец и гонец в ужасе крутит головой. На его шее появляются кровавые полосы от пяти уже рубиновых зубьев стекла. Молчаноский не находит ничего противозаконного на лице своего друга. Левой рукой он осторожно помогает Эдуарду вернуться назад в баню. Тот исчезает в дымной тьме. Оттуда, из Бани, как из Подземелья слышен страшный голос Кума:

— Ты чё нам принес, друг Американского Президента?! Ты что, сука, нас не уважаешь?!

Голос посыльного драматурга:

— О-о-о! Ооо!!!

— Не слышу?! Тебе сказали: только Гарри Поттер! А ты кого принес? Гайдра? Какого Гайдра ты нам притащил? Да на — слово на — нам нужен этот вчерашний день! У нас гости, — продолжал ласково Кум, а ты, гад, что нам подсовываешь?

Открывается дверь бани. В клубах пара, с высокоподнятыми волосами вылетает курьер и метеором проносится через плац. Там на втором этаже творят писатели Виктор Пелевин и Владимир Сорокин.

Молчановский поднимает перед собой кожаный костюм Одиссея. Ни складочки. Теперь все поймут без слов, что он был Бесполым. Как его Пенелопа. Женихам так и так бы не обломилось.

Через разбитое окно из бани слышно, как Виктор Еврофеев уговаривает Соньку.

— Дай мне, пожалуйста, а?

— Нет.

— Почему?

— Я устала. — Перед Сонькой большой спелый арбуз. Наполовину он уже нарезан красивыми ломтиками. Она берет очередной арбузный ломтик, ест его и выплевывает спелые черные семечки в хрустальную вазу. — Почему я должна давать тебе, не понимаю?

— Я считаю, что ты… Как бы это сказать поточнее…

— А ты говори, как есть. — Она берет еще один арбузик и кусает его.

— Ты, ты, ты… Вы настоящая Русская Красавица.

— Да? Правда?

— Век воли не видать! Нет, честно, ай лав ю.

— Ладно. Тогда дам. Щас только арбуз доем.

А в самой бане Ас — уже пришел из школы — трет спину Иг Во. Кум сидит на лавке с намыленной головой.

— Зона психически перегружена, — говорит Ди Ас. — Ни — слово на букву х — практически, не соображают, что делают. Ликвидация давно назрела. Это надо отчетливо понимать.

— Я уже начинаю верить этому бытописателю Борису Парамонову, — говорит Иг Во. — Все, в общем-то, пидарасы.

— Вы там чего хотите говорите, — выплевывая мыло высказывается Кум, но я все равно первый в очереди на Гарри.

— И тебе не стыдно, Малиновский? — говорит Ас. — Ведь Игорь не просто наш гость. Он Проверяющий.

— Ладно, ладно. Я пошутил. Чего не скажешь… — Он окунает голову в таз с водой. Потом с шумом отфыркивается и говорит: — Да всем хватит сегодня. Там Сонька Золотая Ручка в предбаннике телевизор смотрит. В случае чего она может за всех отработать. Слово на Е!.. — я вам скажу… как швейная машинка.

— А как это? — спрашивает Игорь, поворачивая голову.

— Ну, и как Зингер, и как Мерседес.

— Вместе взятые, что ли?

— И вместе, и по очереди. Как хочешь.

Они моются и не торопятся. Впереди у них вся ночь.

Камилла Палья лежат на кровати в санчасти. Рядом на стуле Александр Генис. Он держит руку Камиллы и считает пульс.

— Сколько? — спрашивает она.

— Тридцать восемь и восемь.

— Сколько?!

— Простите, я не то сказал. Просто задумался. Может быть свет включить?

— Не надо. Так лучше. — Камилла Палья тяжело вздыхает. — Не могу понять, как это может быть, — говорит она.

— Я думаю здесь все психически заострено, — говорит Александр Генис, — как говорит наш ученый психолог, начальник этой Зоны. Она изжила себя.

— Кто?

— Зона. Вы понимаете, у нас в Америке всё занижается. Например, вам показывают кино, а вы говорите: телевизор. Здесь все наоборот. Человеку показывают палец, а он почему-то считает, что это — слово на букву х.

— Все равно мне непонятно, как это можно делать миньет, и тут же пить чай. Прямо сразу же, в одной сцене. Тут же заключать сделку и продавать нашу Родину. Невероятно. — Она опять вздыхает. — И да, — добавляет она, — если в эту душную ночь вы решили трахнуть меня, то знайте: это невозможно. Есть преграда…

— Она всегда существовала, — быстро говорит Александр. — Но сначала вы. Говорите.

— Я Бесполая Инопланетянка.

Александр уже готов был сказать:

— Я тоже. — Но он только закашлялся на полуслове.

— Я Бесполый Абориген, — медленно произносит Генис.

— Нас не запихать в одну кров… в одну сцену, — поправляется девушка.

— Мы можем занизиться по-американски, — говорит Александр. — И будем оба Аборигенами.

— Или завыситься по-русски, — говорит Камилла Палья. — И быть Инопланетянами. — Камилла протягивает вторую руку. — Посчитай, сколько сейчас у меня пульс.

— Нормальный, — отвечает Александр.

— Сколько точно?

— Тридцать шесть и шесть.

Они начинают тихонько тереться друг о друга. Не помню точно, но кажется, как стеклянная палочка и мех. В палате и без света становится все светлее и светлее. Заходит санитар. Между телами возникает вольтова дуга. Сноп искр ослепляет и оглушает санитара. Он падает без чувств. Александру кажется, что он летит вместе с любимой женщиной по Временной Трубе. Цель ясна. Это Семнадцать. Где? Где это? Дверь в Заветный Ноев Ковчег? Это же сумма цифр на двери моего дома, — в ужасе понимает он. — Ведь там его могут ждать жена и дети.